1. Историко-теоретические подходы в анализе политик великих держав в Центральной Азии

1.1    Современные теории и концепции развития Центральной Азии

Обращение к геопространственным теориям в системе международных отношений обусловлено несколькими факторами, главными из которых являются: 1) необходимость определения внешнеполитического вектора конкретных государств; 2) субъектная потребность в пространственном позиционировании отдельных стран или их групп в региональном или глобальном масштабе; 3) требование синхронизации изменений мирового распределения центров силы с потребностями реализации внешнеполитического курса в контексте имеющихся политических, военно-стратегических и экономических возможностей соответствующих государств или их объединений. В первой половине 90-х годов ХХ века характерной чертой мировой системы отношений после окончания холодной войны стали серьезные изменения политико-географической конфигурации значимых с точки зрения политики и экономики регионов.

Самороспуск СССР и образование на постсоветском пространстве новых независимых государств определили качественные трансформации во внешнем восприятии некогда входивших в него регионов, что, в свою очередь, стало причиной появления новых пространственно-политических концепций и теорий, призванных обеспечить в целостном системном виде внешнеполитические подходы конкретных государств к произошедшим изменениям. Со всей очевидностью вышесказанное относится к одному из важных секторов международной политики, каковым в силу естественных экономических и геостратегических причин быстро становился регион бывшей Советской Центральной Азии. Примечательным фактом являлась противоречивость, отмеченная уже с середины 70-х годов ХХ века в интерпретации концепции самого данного пространства.

Исторически сложившееся в русскоязычной советской традиции название региона «Средняя Азия и Казахстан» использовалось в СССР на протяжении периода 30-х - начала 90-х годов ХХ века в силу конкретной функциональной причины. Она заключалась в том, что ряд республик, расположенных в Азии и входивших в состав СССР (Кыргызская, Таджикская, Туркменская и Узбекская) рассматривались как составляющие так называемого «среднеазиатского экономического района», в то время как Казахстан выделялся в отдельный экономический район. Обретение независимости этими республиками способствовало расширению среднеазиатского региона и переименованию его в центральноазиатский. Фактически это произошло на встрече глав государств СНГ в 1993 году.

Вторая версия, поддержанная официальными властями СССР, не видевшими в ней какой-либо враждебности, появилась в рамках международного просветительского проекта. Культурно-географическое пространство Центральной Азии в достаточно расширительном толковании было дано UNESCO в шеститомном издании «История Цивилизаций Центральной Азии», решение о работе над которым было принято еще на XIX сессии этой организации, проходившей в ноябре 1976 года в Найроби. Реализация проекта началась в 1981 году. В геопространственном отношении по версии UNESCO Центральная Азия включила Монголию, западную часть Китая, Тибет, северо-восточный Иран, территорию Кашмира, Афганистан, Пакистан, восточную часть России, южнее зоны тайги, советские республики Средней Азии, Уттар Прадеш, Харьяну, Химачал Прадеш, Пенджаб и Пакистан.

После 1991 года проблема пространственной интерпретации региональных границ в географическом отношении приобрела уже особое звучание. Значимость входящих в центральноазиатский регион государств для изменившейся системы международных отношений, их судьба как суверенных государств в политическом, экономическом и военно-стратегическом отношениях, - все это привлекло внимание политических и экспертных кругов в Европе, США и, разумеется, в соседних с регионом странах.

Обращение к теме выработки системного подхода на центрально-азиатском направлении внешней политики ведущих государств выявило уже в начале 90-х годов ХХ века доминирующую роль аналитического сообщества США в этом процессе. В определенной степени на развитие геопространственного подхода американских политических и экспертных кругов к выработке новых пространственных концептов повлиял объективный фактор развития американской внешнеполитической мысли в целом[9]. Данная особенность была отмечена Р. Хаусманном, который, обращаясь к проблеме внешнеполитического планирования и исследованиям экономических проблем, заявил в 2000 году о том, что специалисты, занимающиеся вопросами развития, начиная с 50-х ХХ века, вслед за тем, годов как в Гарвардском Университете было максимально минимизировано изучение и преподавание географии, долгое время не обращали на эту дисциплину серьезного внимания.

На повестку дня именно американскими политологами был поставлен вопрос концептуализации геопространственной проекции региона, получившего в русскоязычной традиции название «Большой Центральной Азии», но имеющий и еще один смысловой перевод англо-американского аналога «Greater Central Asia» - «Великая Центральная Азия» [10]. Существование геополитической идеи центральноазиатского мегарегиона, однако, имеет более долгую историю, относясь к середине 90-х годов. В российской научной литературе по вопросам регионалистики этот термин активно использовался как полигеографами, так и представителями других наук.

Особенно активно тема расширительного толкования центрально-азиатского пространства обсуждалась представителями российской академической науки на востоке Российской Федерации. В соответствии с их точкой зрения, «центральноазиатский макрорегион, или Большая Центральная Азия, - одно из крупнейших поликультурных и полиэтнических образований, претерпевшее на протяжении веков многочисленные национально-государственные и международно-политические перестройки. Одним из его немногих системообразующих элементов стало распространение ислама, а также действие ряда геополитических факторов (буферное положение между мировыми империями нового и новейшего времени, экономгеографические параметры и других). Нынешняя Большая Центральная Азия (бывшие республики южного пояса СССР, северные регионы Ирана и Афганистана, Синьцзян, Монголия, а также южно-сибирские окраины России и часть Поволжья) формируется как один из центров мирового соперничества за природные ресурсы, солидный человеческий потенциал и выгодные торговые маршруты между Европой и Южной Азией, а также восточными анклавами АТР» [11].

В то же время, что редко упоминается многими экспертами, практическая реализация сходной доктрины началась не со стороны США и их партнеров по евро-атлантическому сообществу, а, наоборот, в определенном смысле геостратегическими конкурентами евро-атлантики - Москвой и Пекином. Созданная в 1996 году при активном участии Российской Федерации и Китайской Народной Республики Шанхайская Организация Сотрудничества (ШОС) включала практически большинство стран, являвшихся составными элементами геоконцепта «Большой Центральной Азии» [12].

Дискуссионный характер как рекомендаций относительно наиболее приемлемого внешнеполитического курса США в регионе Центральной Азии, так и оценок перспектив посткоммунистического транзита, высказывавшихся в экспертно-аналитических материалах американских политологов, не свидетельствовал об окончательной структуризации геопространственной проекции БЦА в 90-х годах. Включение ее в состав различных версий концепта Большого Ближнего Востока не затрагивало важной проблемы верификации «самости» этого региона и удлиняло процесс формирования представления о нем как о реальном геополитическом и геостратегическом ядре.

Однако ситуация в системе международных отношений приобрела к осени 2001 года вполне конкретную форму. События 11 сентября в США, последующая подготовка и реализация военной операции в Афганистане, внутриполитические процессы в государствах Центральной Азии, обострение соперничества внерегиональных сил за доступ к энергоресурсам в регионе и усиление комбинационных схем блокирования, союзничества или противостояния в Центральной Азии серьезно повлияли на последующие события.

Первым серьезным признаком изменений сложившейся ситуации стало появление в августе 2002 года аналитического материала известного американского специалиста в области азиатских геополитических исследований Ст. Блэнка под характерным названием: «Реструктурируя Внутреннюю Азию» [13]. Основное внимание автор уделил проблеме магистрализации пространств бывшей советской Средней Азии и приграничных с ней территорий, видя в этом единственную возможность политических, экономических и социальных преобразований, способных ликвидировать географическую замкнутость, способствующую сохранению здесь социально-экономической отсталости и неэффективных политических режимов.

В феврале 2004 года появился расширенный доклад сотрудников американского Института анализа внешней политики (Institute for Foreign Policy Analysis) Жаклин Дейвис и Майкла Свини «Центральная Азия в стратегии США и оперативном планировании: Куда мы направляемся?» [14]. Суть выдвигавшейся ими геопространственной проекции заключалась в выдвижении двух взаимосвязанных тезисов: «При переосмыслении нашего подхода к Центральной Азии Соединенные Штаты должны придерживаться двух стратегических соображений. Во-первых, они должны определять и разделять Центральную Азию и Кавказ. Проводя тесную связь между Кавказом и Центральной Азией, мы ограничиваем себя в том, чтобы разрабатывать более креативное представление о том, как эти два мировых региона связаны с их наиболее естественными соседями - особенно со Средним Востоком, Южной Азией и Восточной Азией в случае с Центральной Азией. Со своей стороны, Кавказ сам по себе, вероятно, более приемлемо рассматривать в широком смысле приморской зоной Черноморья и как «окончание» Европы, нежели как придаток Азии или прибрежную часть Каспийского моря.

Во-вторых, что связано с вышесказанным, Соединенные Штаты должны продолжать движение помимо существующей точки зрения на Каспий как главного места для безопасности «Евразии». Каспийские углеводородные ресурсы важны для мировых энергетических рынков, но они не являются революционными; более того, они даже не идут, ни в какое сравнение с тем, чтобы избежать продолжающейся зависимости от Персидского залива как главного мирового региона, производящего нефть и газ. Таким образом, Каспийский регион не должен рассматриваться как ось стратегии США в отношении и Кавказа, и Центральной Азии» [15].

Зимой-весной 2005 года Центральная Азия, по мнению аналитиков и экспертов, была способна в целом изменить ситуацию в Содружестве. Основной причиной подобного развития событий становилось несоответствие сформировавшихся общественно-политических систем объективным политическим, социальным и экономическим условиям, в которых они существовали. Примечательным фактом в этом контексте становилось стремление Москвы создать в рамках СНГ общий Совет безопасности, способный в дальнейшем превратиться в надправительственный орган по координации усилий, направленных на недопущение изменений в виде так называемых бархатных революций. Жесткий отказ Украины от самой идеи подобной структуры на время затормозил ее создание, однако для режимов Центральной Азии такая форма координации могла оказаться приемлемой.

Во многом данная позиция обуславливалась тем, что, как отмечали американские эксперты еще в конце 2004 года, «страны Центральной Азии - Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан - столкнутся с серьезным выбором сохранения социального мира в контексте увеличивающегося роста населения, относительно молодого населения, ограниченных экономических перспектив и ростом радикального исламского влияния». В то же время для большинства аналитиков было ясно, что без решения «системных проблем» стран региона они превращались в источник потенциального регионального конфликта. Именно это обстоятельство обуславливало и соответствующий вывод экспертов: «Государства Средней Азии слабы и имеют достаточный потенциал для религиозных и этнических конфликтов на ближайшие пятнадцать лет. Религиозные и этнические движения могут дестабилизировать этот регион. Похоже, Евразия станет более разобщенной, несмотря на тот факт, что противоположные демографические тенденции - такие, как нехватка рабочей силы в России и западной Евразии, и ее переизбыток в Средней Азии, - могут помочь региону сплотиться. Более того, вполне вероятно, что Россия будет сотрудничать со среднеазиатскими государствами в расширении транспортных коридоров для поставок электроэнергии» [16].

Внутриполитический аспект проблемы влиял и на формулирование пространственной концепции центральноазиатского геополитического массива. Китайские эксперты еще в первой половине 2005 года обращали особое внимание именно на этот фактор региональной политики, рассматривая ШОС как инструмент «консервации» ситуации в странах Центральной Азии и контролируемых изменений в будущем. Они, в частности, отмечали, что «нынешние лидеры центральноазиатских государств, в большинстве своем пришли к власти после распада Советского Союза, и в соответствии с конституционными положениями и по естественным причинам эти страны через несколько лет войдут в период смены руководства. Во всех центральноазиатских республиках государственная власть сосредоточена в руках президента, что обеспечивает относительную стабильность. Однако поскольку власть в Центральной Азии в определенной степени основана на авторитарных принципах, там отсутствует сбалансированная структура политических сил, несовершенны структура и механизм нормальной передачи власти. Поэтому уход президента может привести к обострению борьбы за власть, что при неблагоприятном развитии событий способно вызвать значительные политические и социальные потрясения и, как следствие, резкие изменения политического курса» [17]. Местные эксперты, специализирующиеся на вопросах политического развития государств региона и их внешней политики, обращали внимание на конкретные примеры изменения внешнеполитических ориентиров правящих в странах Центральной Азии режимов [18].

В этой связи стратегические цели и тактические маневры внешних сил превращались в предмет особого интереса, как местных, так и зарубежных политических комментаторов, а также экспертов. Они отмечали, что «стратегия Москвы в Узбекистане, похоже, нацелена на поиск трещин в существующих альянсах и последующем их расширении» [19]. Одновременно политологи из центрально-азиатских стран, ссылаясь на мнение экспертного сообщества, приходили к выводу о том, что «для успешного продвижения России необходимо, прежде всего, установить контроль над геополитическими и геоэкономическими процессами в нашем регионе и в перспективе занять место центрального игрока, закрепив за собой право устанавливать собственные правила игры и диктовать свои условия партнерства по ключевым направлениям сотрудничества с остальными странами мира» [20].

Начавшаяся в американской политологии, иерархическая концептуализация географического пространства Центральной Азии была продолжена в работе Фредерика Старра. В специальном аналитическом материале « «Партнерство Большой Центральной Азии» для Афганистана и его соседей», опубликованном Совместным трансатлантическим центром исследований и политики Университета Дж. Хопкинса в марте 2005 года, его автор определил реальную (а не приписываемую ему рядом тенденциозно настроенных интерпретаторов и толкователей) цель выдвигаемого в утилитарном отношении геопространственного концепта: «Задачей является оказание содействия трансформации Афганистана и всего региона, ядром которого он является, в зону обеспеченных с точки зрения безопасности суверенных государств, разделяющих принципы жизнеспособной рыночной экономики, секулярных и относительно открытых систем правления, уважающих гражданские права и поддерживающих позитивные отношения с США. Появление этой зоны, которую с этого момента можно называть как «Большая Центральная Азия», отбросит силы, способствующие росту экстремизма, и усилит континентальную безопасность» [21].

Именно в этой работе была озвучена проблема реинституциализации государственных ведомств США в контексте стоящих перед Вашингтоном региональных внешнеполитических задач: «Географическое перераспределение внутри некоторых институтов США препятствует возникновению зоны «Большой Центральной Азии», ядром которой является Афганистан. Так, в частности, в Министерстве обороны и в Государственном департаменте пять бывших российских республик Центральной Азии сгруппированы вместе с Россией под названием Евразия, в то время как Афганистан находится в отделе Южная Азия. Такое распределение делает практически невозможным для правительственных институтов США осознать многие общие интересы государств БЦА, и, более того, оно не позволяет делать анализ наиболее выгодных отношений между странами БЦА и их многими региональными соседями».

Участившиеся на протяжении 2005-2006 годов попытки политических кругов ряда не входивших в евро-атлантическое сообщество стран представить происходящее в Центральной Азии как повторение на новом историческом этапе «Большой игры», получили соответствующую интерпретацию американских экспертов, пришедших к выводу о том, что «проблемы безопасности в Центральной Азии стали намного сложнее, чем в период подлинной Большой игры в XIX веке между царской Россией и Великобританией. В то время эти два правительства могли в основном доминировать в региональных делах, но сегодня в них вовлечено множество влиятельных игроков. Начало 90-х годов ХХ века стало свидетелем жесткого соперничества Турции и Ирана в Центральной Азии. Совсем недавно Индия[22] и Пакистан реализовали смесь политики сотрудничества и соперничества в этом регионе, который испытывал на себе влияние их взаимоотношений в более широком смысле» [23]. Ряд представителей немногочисленного независимого экспертного сообщества стран Центральной Азии также приходили к мысли о том, что так называемая Большая игра является лишь фактом конкретного исторического периода и не корректно применять это название для современной ситуации в регионе [24].

В то же время историографическая составляющая концептуализации мегарегионов или панрегионов выявила определенные закономерности данного процесса применительно к Азии, что имело объективные причины. Эволюция геопространственных представлений в мировой политике прошла несколько этапов, отмеченных рядом политологов в 2006 году. Они полагали, что «Центральная Азия является лишь одной из базовых региональных подсистем в международных отношениях, которые составляют Центральную Евразию. Другими выступают Юго-западная Азия и Южная Азия. Все три подсистемы в целом раздельны и не перекрещиваются. В 1989-1994 годах происходило геополитическое расширение до масштабов Большой Юго-западной Азии; Центральной Азии до уровня Большой Центральной Азии в 1995-2000 годах; в свою очередь, Южная Азия трансформировалась в 2001-2006 годах в Большую Южную Азию. Эти «Большие» составляющие взаимно наложились друг на друга, и их перекрестие - это ключ к будущим международным отношениям в Большой Центральной Азии и Центральной Евразии в целом» [27].

Актуализация геопространственного концепта мегарегионов (панрегионов) во внешнеполитических концепциях ряда стран и, прежде всего, в их озвучиваемом виде, как это было сделано американскими политологами и политиками, привлекла внимание не только и не столько экспертного сообщества, сколько представителей политических кругов, политизированных представителей академической науки и публицистов. Осторожно-нейтральное или враждебное отношение к методу «географического слияния» исторических географических регионов было обусловлено субъективными причинами и поиском вероятных интенций монопольного господства конкретных стран в центрально-азиатском секторе мировой политики.

В то же время выдвижение на первый план во внешнеполитическом планировании так называемых динамических моделей пространственных сетей (Spatial Network Dynamics Model), имевших на ранних этапах своего развития исключительно функциональные задачи магистрализации пространства приобрело значение как «символа политической функции» [28] в двух аспектах: обеспечении безопасности (то есть геостратегическое планирование) и создание равных условий для внутриполитического развития стран региона при всей неравномерности этого процесса в рамках единого геополитического поля. Вне всякого сомнения, выполнив свое предназначение, этот неоконцепт перестанет существовать как некая руководящая мировоззренческая доктрина во внешнеполитической мысли конкретных государств, придерживающихся его ныне.

Нынешнее столкновение конкурентных стратегий в Евразии часто называют новой «Большой игрой» [29]. От противоборства держав, которое велось в Центральной Азии на протяжении практически всего XIX века, нынешняя ситуация принципиально отличается вовлечённостью в неё Китая.

Пекин уже несколько десятилетий проявляет заинтересованность и активность на стыке Индии, Пакистана и Афганистана. В последние годы Китай делает в Центральной Азии предложения, от которых не может отказаться ни одно государство региона. В то же время Китай избегает шагов, которые могли бы привести к усилению региональной конфронтации, он заинтересован в получении сырьевых и энергетических ресурсов в обстановке предсказуемой конкуренции.

Планы США в Центральной Азии (регион, в который американцы включают и Кавказ), выстраиваются уже не только против России, но и против Китая, - и это в условиях, когда весь ход событий демонстрирует неотвратимость борьбы России с американским натиском в регионе.

По мнению ряда американских экспертов и политиков, Центральная Азия - неудобный для американской политики регион. Он слишком отдалён от океанов, характеризуется низкой доступностью и сложными внутренними политическими условиями. В частной беседе с автором данной статьи президент влиятельнейшего Совета по внешним сношениям Ричард Хаас говорил, что «Центральная Азия, всё ещё остается в резерве политики США, но так будет не всегда. Хотя регион расположен слишком глубоко в Азии, США имеют здесь стратегические интересы, аналогично тому, какие имеются в других недостаточно освоенных нами регионах».

При этом, повторим, под «Центральной Азией» американцы подразумевают и Кавказ. Руководители Института Центральной Азии и Кавказа при университете им. Джона Хопкинса Фредерик Старр и Чарлз Фарбэнкс неоднократно отмечали, что «Центральной Азии не повезло, так как США слишком заняты делами на Ближнем Востоке». Впрочем, в контексте происходящего на Ближнем Востоке ещё неизвестно - не повезло или наоборот… Директор центральноазиатской программы Пол Сандлер убеждён, что «Центральная Азия очень скоро станет в центре мирового политического внимания» [30].

В дела Центральной Азии активно вовлечена и Великобритания, которая помимо традиционной борьбы с Россией стремится не допустить усиления влияния Германии и вообще континентальных европейских государств. В известной мере США и Великобритания ведут борьбу за овладение ресурсами Центральной Азии не столько для собственных нужд, сколько за недопущение контроля над ними других центров силы. Например, США пытаются переориентировать центрально-азиатские ресурсы на Индию, которую они хотели бы сделать противовесом Китаю. Так или иначе, если ранее политика США в отношении Центральной Азии оставалось хотя и последовательной, но несколько вялой, то сейчас ситуация изменилась. После августовской войны 2008 года на Кавказе американцы получили хотя и неубедительное, но все же согласие ведущих европейских государств на усиление своего военного присутствия в Черноморско-Кавказском и Центрально-Азиатском регионах[31].

В настоящее время нет иных, более серьёзных внешних угроз для России, чем распространение военно-политического присутствия США в районах Чёрного моря, Кавказа и Центральной Азии. И здесь России не позволят долго выжидать, ей придётся перейти к более активному блокированию усилий США, наращивающих своё военное присутствие в этой части мира. Если бы эти усилия были связаны только с новыми задачами администрации Б. Обамы в отношении Афганистана, а «центрально-азиатский транзит», как и прежде, имел бы ограниченное значение то, возможно, угрозы для России были бы не столь велики. Однако задачи по Афганистану - лишь часть планов Пентагона в Евразии.

В Москве видят, что Пекин не спешит предпринимать активные шаги по противодействию американской экспансии в Центральной Азии, и возникающие здесь перед ней задачи России придётся решать без Китая. Группа американских проектантов под предводительством. Бжезинского призывает (как всегда) объединить усилия США и Китая против России. Правда, другие американские аналитики говорят о необходимости сдерживания роста могущества Китая и предлагают рассматривать в качестве приоритетной задачи именно это.

Политика «сдерживания» Китая, которую пыталась проводить администрация Дж. Буша, потерпела фиаско. Очень может быть, что в ближайшее десятилетие США так и не сумеют выработать эффективную политику сдерживания, хотя стремиться к этому, безусловно, будут. Поэтому для Центральной Азии сохраняется двоякая перспектива, и многое будет зависеть от того, какой курс предпочтёт Китай.

Здесь надо учитывать и фактор «новых независимых государств». Китай и Россия создали ШОС, которая явно вызывает растерянность в Вашингтоне. Как представляется, в Пекине предпочтут союз с Россией, если та продемонстрирует способность самостоятельно решать вопросы сохранения геополитического преимущества в регионе. Вместе с тем не исключено, что Москва сделает основную ставку не на ШОС, а на более управляемый для неё альянс - ОДКБ. В ходе последней встречи в формате ОДКБ были достигнуты важные решения по созданию собственных сил оперативного реагирования этой организации. Словом, «Большая игра» в Центральной Азии продолжается, однако в сильно модифицированном, усложнённом виде[32].

Нынешний финансово-экономический кризис предоставляет России возможность решить ряд геополитических проблем, и она отвечает на новые вызовы, демонстрируя готовность оказать существенную экономическую и военную поддержку своим партнёрам. «Двери» для тех государств, которые не являются её партнёрами и пока не проявляют стремление к развитию с ней сотрудничества, остаются открытыми[33].

Каждое государство на постсоветском пространстве уже обладает некоторым внешнеполитическим опытом, и постсоветские властные элиты стали в гораздо меньшей мере опасаться внешнего влияния. Поэтому практически все государства Центральной Азии проявляют стремление к проведению многовекторной политики, рассматривая это как базовое условие сохранения суверенитета.

Казахстан и Узбекистан, во многом делающие погоду в регионе, наряду с развитием отношений с Россией стремятся сохранить тесные отношения с Соединёнными Штатами, в том числе в сфере обороны и безопасности. Позиция Кыргызстана далека от однозначности, для Бишкека вполне возможны различные варианты сближения с Америкой. Туркменистан ведёт свою игру и добился некоторых успехов. Таджикистан, предлагая американцам использовать свои военно-транзитные объекты, явно ищет партнёрства, альтернативного отношениям с Москвой, и это при тесных отношениях с Ираном. В то же время Таджикистан остаётся уязвимой страной, как во внутреннем, так и во внешнем плане, подвергаясь разнообразным вызовам буквально со всех направлений (Китай, Афганистан, Узбекистан).

Несмотря на внешне корректное поведение России, США и Китая по отношению друг к другу, борьба за влияние в Центрально-Азиатском регионе продолжается. Центральная Азия - это место, где решаются проблемы безопасности ведущих мировых центров силы[34].

1.2    История взаимоотношений Великих Держав с Центральной Азией

Вторая половина XIX века была чрезвычайно насыщена международными событиями поистине мирового масштаба. Особый интерес для нас представляет так называемая «Большая игра» [35] в Центральной Азии, в которую были вовлечены две крупнейшие империи того времени - Британская и Российская.

Обе державы имели свои виды на этот регион и при этом находились в разных весовых категориях: по многим параметрам превосходство Англии было очевидно. Тем не менее, Россия, едва оправившись от Крымской войны, начинает широкомасштабное наступление в Средней Азии, что не могло не беспокоить Великобританию (Меморандум Роулинсона). Границы обеих империй - Российской и Британской - начинают постепенно приближаться друг к другу. Первоначальные попытки договориться (1869 г.) терпят крах, поскольку обе стороны предъявляют друг другу непомерные требования. Только в 1872 г. Великобритания предлагает официально зафиксировать предел русского продвижения, причем буферной зоной выступает уже только Афганистан. На такой вариант царское правительство почти сразу соглашается. Формулировка составляется самая туманная, обе высокие договаривающиеся стороны имеют довольно смутное представление о действительной афганской границе. В депеше от 31 января 1873 г. русскому послу в Лондоне князь Горчаков пишет: «Принимая в соображение затруднения, с которыми сопряжено в отдаленных краях этих выяснение фактов…, а также большие удобства, коими располагает британское правительство, относительно собрания точных данных…, мы не отказываемся от принятия предложенной Англией пограничной линии». Никакой разграничительной комиссии для уточнения особенностей афганской границы не создается. Дело решилось политическим путем - обменом депешами между главами министерств иностранных дел - князем Горчаковым и лордом Грэнвиллом.

Соглашение это в действительности означало раздел сфер влияния, после чего Афганистан попадал под пристальное внимание со стороны Британской Индии, а среднеазиатские районы - в сферу российских интересов. Пользуясь этим «правом», русские войска под видом «наказания обидчиков» немедленно вторгаются в Хиву, угрожающие выпады в сторону которой имели место еще до 1873 г., и присоединяют ее к владениям Российской империи. Великобритания, не переставая громко возмущаться поведением русских, в то же время надеется, по их примеру, поставить Афганистан в зависимость от себя. На фоне неудачных попыток англичан закрепиться на афганской территории Россия продолжает «непозволительно» быстро расширяться. Вспышки русофобии следуют одна за другой, а британские власти в Индии пытаются решить проблему, как обычно, чужими руками. «Руки» используются с учетом близости территории - правители Ирана, Кашгара, того же Афганистана. Одновременно на территорию Средней Азии засылаются британские агенты, имеющие своей задачей не только сбор сведений разного характера, но и организацию антирусских настроений. Русская сторона не остается в долгу и с удвоенной энергией стремится довести начатое дело до логического конца: Бухара, Хива и Коканд окончательно входят в состав империи. Одновременно приводятся в действие и внутриевропейские дипломатические и политические механизмы (Союз трех императоров). Когда же в дело вмешивается Великобритания, все запутывается настолько, что Россия оказывается втянутой в войну с Турцией и на некоторое время приостанавливает продвижение в Средней Азии.

Исход русско-турецкой войны не прибавил оптимизма в британских правящих кругах - Россия не только с честью вышла из этого испытания, но и добилась серьезных уступок со стороны Османской империи. По британской инициативе созывается Берлинский конгресс. Россия, чтобы уменьшить возможные потери, предпринимает авантюрный шаг - отправляет в Кабул (в самый разгар английских приготовлений к вторжению в Афганистан) миссию генерала Столетова с целью подписания русско-афганского военного договора. Возмущению в Англии не было предела. К разрешению вопроса приступили на самом высоком уровне.

Затевавшаяся интрига закончилась, едва успев начаться, - Берлинский конгресс все-таки пересмотрел условия русско-турецкого мира, а Великобритания начала, как и планировала, войну с Афганистаном. Вела она ее довольно бездарно, хотя в конечном итоге навязала Афганистану мирный договор и переманила на свою сторону нового афганского лидера Абдуррахман-хана, которому Россия, снабдив его оружием и деньгами, устроила в свое время «побег» с собственной территории. Афганистан фактически переходит под протекторат Великобритании[36].

Продолжая беспокоиться относительно русских действий в Средней Азии, Великобритания стремилась использовать еще одного центрально-азиатского соседа - Персию - для осложнения позиций России в регионе. Обращая внимание на эту сторону англо-русских взаимоотношений в Центральной Азии, нельзя не отметить тот факт, что геополитическое расположение Ирана не могло оставить равнодушными ни Великобританию, ни Россию. Но объектом экономического и политического проникновения он стал намного позднее, чем все остальные территории Центральной Азии. Во многом это объяснялось и более устойчивым политическим режимом по сравнению с тем же Афганистаном, и более удаленным и защищенным положением как по отношению к России, так и по отношению к Британской Индии. К тому не в интересах могущественных держав было нарушать экономическую систему и состояние рынков Персии. Поэтому, начиная с 1860-х гг., когда Великобритания получила здесь свои первые концессии, был фактически задан тон общения с этим государством и его правительством. Но активная стадия борьбы за Иран наступает в конце 1880-х гг. в связи с некоторым ослаблением пограничного русско-афганского вопроса.

К середине 1880-х гг. Россия оказалась в непосредственной близости от Афганистана, и вопрос о точном определении русско-афганской границы встал с невероятной остротой. В 1884 г. была создана специальная разграничительная комиссия, споры в которой тянулись почти два года, а на первых порах обстановка была накалена до такой степени, что дело едва не дошло до войны между двумя государствами (столкновение в Пендинском оазисе в марте 1885 г.).

В конечном итоге, уладив все споры, к 1887 г. северную границу Афганистана определили, нанесли ее на карты и обоюдными усилиями установили пограничные столбы.

Но рано было надеяться, что на этом территориальные вопросы между двумя державами завершатся. Россия с Великобританией плавно переместились вдоль русско-афганской границы на восток - в одну из наиболее важных в стратегическом плане точек Земли. Это был Памир, где соприкасались интересы сразу нескольких государств: кроме Англии и России, на памирские земли имели виды Афганистан и Китай. Конец 1880-х - начало 1890-х гг. становится временем невероятной активности в этой, казалось бы, малонаселенной, труднодоступной и почти непригодной для оседлой жизни местности. Стараниями военно-научных, исследовательских экспедиций, отдельными отрядами и агентами изучается по возможности каждая миля памирской горной страны - словом, прощупывается почва. Регион этот еще и потому представлялся чрезвычайно лакомым куском, что формальных границ там не существовало. С юга вплотную к Памиру подступала территория Британской Индии, поэтому данная местность не могла не интересовать Англию. Если целью России в этом регионе было территориальное приращение (на основании «наследного права» на бывшие владения Кокандского ханства), то для Англии главным было не только сократить это приращение до минимума, призвав для этого к процессу дележа Афганистан и Китай, но и, что было важнее, прикрыть подступы к Индии. В конечном итоге в 1895 г. было достигнуто соглашение с Россией о разграничении Памира между Британской Индией, Российской империей и Афганистаном.

Памирским разграничением фактически завершается период острого англо-русского соперничества, продолжавшийся более 20 лет и приведший к определению сфер влияния обоих государств и проведению соответствующих границ. Стоит отметить, что на протяжении всех переговоров на первое место выставлялся географический фактор, вопросы «наследования» тех или иных земель, исконные территории разных народов и т.д.

Но, как только дело доходило непосредственно до принятия акта разграничения, все географические трения отходили на задний план, и все решалось с помощью политических механизмов. Так было и в 1872-73 гг., и в 1885-86 гг., это имело место и в 1895 г. Несмотря на то, что обе державы довольно часто находились между собой на грани войны, подобной катастрофы все же удалось избежать. Не последнюю роль сыграл тот факт, что изначально ни Великобритания, ни, тем более, Россия не рассматривали такой вариант развития событий как единственный выход из сложных противоречий и стремились - сознательно или нет - использовать все остальные имеющиеся в их распоряжении средства. Это, в конечном счете, привело к обоюдному соглашению и размежеванию сфер влияния в центральноазиатском регионе[37].

Как мы знаем в Центральной Азии проживают кыргызы, казахи, узбеки, таджики. Эти четыре нации - каждая хозяин в своем доме, и в то же время у них есть общие интересы применительно к этому региону в целом. Поэтому эти четыре нации и представляющие их на данном этапе исторического развития их национальные государства - это становой хребет этого региона. Интересы каждой из этих наций в отдельности и совпадающие интересы этих четырех наций - это главное, что определяет существование региона, и с чем необходимо считаться всем другим странам. При всем этом необходимо учитывать особенности того, что ныне выступает в качестве Центральной Азии. Если ранее, на протяжении длительного времени нации, о которых идет речь, представляли собой составные части некоего более крупного единого целого и не имели возможности действовать самостоятельно, то теперь они получили эту возможность. Ныне это самостоятельные и равноправные нации на мировой арене. Они не только являются законными хозяевами в своем доме, по и самостоятельно решают свои внутренние и внешние проблемы и задачи.

Представляется, что в некоторой степени на ситуации в регионе сказывается и состояние отношений между РФ, КНР и США: параллельное и одновременное развитие отношений попарно и в треугольнике; согласование интересов и сотрудничество, а также согласование путей решения вопросов совместно государствами региона и упомянутыми крупными странами.

Вопрос о взаимоотношениях стран Центральной Азии с крупными государствами или целыми мирами, о которых шла речь, это не искусственный вопрос. Данный регион оказался местом сосредоточения глобальных интересов, региональных интересов, причем интересов многих регионов, а также многочисленных двусторонних интересов. Причем эти интересы носят не только весьма долговременный экономический характер, но и предстают как жизненно важные интересы обеспечения самого выживания наций. Именно в этой связи представляется важным обмениваться мнениями по этим вопросам, углублять взаимопонимание в этой области.

2. Центральная Азия: будущее региона

В странах Центральной Азии пока не определены векторы геополитического тяготения. Здесь пересекаются интересы ряда стран. Это США, Россия и Китай. На рубеже третьего тысячелетия борьба за ЦА приобрела глобальный характер. Великие государства стратегически столкнулись в Центральной Азии.

В последнее время Китай демонстрирует не только растущую заинтересованность в сырьевых ресурсах и емких рынках региона, но и явные претензии на политико-экономическое влияние, прежде всего через структуры Шанхайской организации сотрудничества (ШОС).

Взаимодействие России, США и Китая в ЦА - это сложное соперничество «великих» за влияние над «малыми»: и совпадение интересов этих государств, и непреодолимые противоречия, и выработка общей стратегии в меняющемся мире.

В последнее время Европа также проявляет растущий интерес к ЦА. Возможно, через некоторое время ЕС станет четвертой силой в отношениях великих держав в регионе.

В борьбе за влияние на ЦА к главным «игрокам» присоединились Турция, Иран, Индия, Пакистан и Япония, что создает новые неожиданные, порой противоположные интересы и влияет на устойчивость развития региона. Повышенную активность проявляет Япония, пытаясь перетянуть ЦА на свою сторону. Она готова содействовать в продвижении открытого внутрирегионального сотрудничества и предоставить государствам ЦА инвестиции, товары и технологии, налоговые и таможенные привилегии на импортируемое оборудование.

Итак, ЦА находится в центре сложного переплетения интересов ведущих мировых и региональных держав. Все они ведут борьбу за влияние на регион, причем их задача - изменение направления векторов политико-экономической ориентации стран ЦА на самих себя. В этой связи требует отдельного внимания рассмотрение ключевых интересов этих стран, проводимой ими политики, текущих и перспективных позиций в регионе ЦА.

2.1 Центральноазиатская стратегия России

Центральная Азия традиционно входит в зону интересов Российской Федерации[38], приоритетность и иерархия важности которых на определенных этапах определялась различными обстоятельствами. В общей совокупности геополитических, экономических и военных интересов ключевые направления российской политики в регионе базируются на следующих факторах долгосрочного характера:

• Центральная Азия рассматривается в качестве традиционного «буфера» или пояса безопасности для России, в контексте обеспечения безопасности южных границ;

• особую значимость региона для России определяет нефтяной фактор и желание России сохранить влияние на Каспии;

• большое значение для России имеет территория региона в качестве зоны базирования силовых ресурсов для принятия соответствующих мер в случае возникновения в близлежащих регионах полномасштабных конфликтов, включая ядерные;

• большое внешнеполитическое и экономическое значение для РФ имеет обеспечение контроля над основными транспортно-коммуникационными путями и трубопроводами региона;

• регион представляет собой для России «зону ответственности» за русское и русскоязычное население, сохранение значимой политической роли русского языка и культуры.

Таким образом, стремление к реализации этих пяти доминирующих интересов в целом определяло общий характер российской стратегии в Центральной Азии в период с 1991 по 2001 гг.

Однако надо сразу же отметить, что до недавнего времени у России в отношении Центральноазиатского региона практически не было выработано полноценной политики, понимаемой как цепь последовательных шагов, нацеленных на достижение четко сформулированных стратегических целей. Центральноазиатская политика России носила преимущественно реактивный характер и на разных этапах была подвержена влиянию ряда факторов, обусловливающих те или иные ее направления. В этой связи для системного представления динамики развития российской политики в регионе целесообразно провести обозначение ее периодизации с акцентированием внимания на ряде определяющих ее узловых аспектов[39].

На наш взгляд, в новейшей истории российская политика в Центральноазиатском регионе прошла несколько этапов, которые условно можно обозначить следующим образом:этап (1992-1995 гг.) - поддержка ограниченного присутствия в регионе;этап (1996-1998 гг.) - определение контуров политики и возвращение в регион;этап (1999-2001 гг.) - выработка основных подходов к выстраиванию системы взаимоотношений с государствами ЦАР и усиление векторов двусторонних отношений;этап (2001 г.) - трансформация направлений внешней политики в условиях изменения расстановки сил в регионе[40];этап (2002 г.) - выстраивание модели внешней политики в ЦА с учетом присутствия в регионе США.этап (2005 - по настоящее время) изменение внешней политики в ЦА с учетом последних политических преобразований.этап. После прекращения существования СССР в декабре 1991 г. процесс самоопределения новой политической элиты России привел к появлению тенденции к самоизоляции от многих важных направлений внешней политики бывшего Союза.

В этот период интерес нового правительства в Москве к дорогостоящей поддержке своего присутствия в регионе значительно снизился. Россия была поглощена решением своих внутренних проблем и в начале девяностых годов лишь по инерции сохраняла минимально необходимое присутствие в центральноазиатских республиках. Кроме того, во внешней политике РФ был взят курс на скорейшее вхождение в число европейских стран. Во внешнеполитической стратегии России явно проявлялось стремление к ассоциированию себя с Европой и в целом с Западом. В этой связи центральноазиатские государства рассматривались в тот период как своеобразный «балласт», тормозящий процесс органичного включения России в западноевропейскую цивилизацию. В свою очередь новые независимые государства (ННГ) Центральной Азии, как и многие другие страны постсоветского пространства, переживали период центробежных тенденций, поисков новой идентичности и новых ориентиров и моделей экономического, социального и политического развития. В целом отношения РФ и стран ЦАР на этом этапе характеризовались зачастую неясностью целей и непоследовательностью, сторонами отдавался приоритет кратковременным интересам.

Вместе с тем одним из основных направлений во внешней политике России на постсоветском пространстве, и в Центральноазиатском регионе в частности, в этот период стало стремление к формированию региональной системы безопасности. В этой связи в мае 1992 г. в Ташкенте был подписан Договор о коллективной безопасности (ДКБ) стран - членов СНГ, призванный обеспечить политическую стабильность на время трансформации. В его рамках Россия использовала три основных направления в своей внешнеполитической деятельности: миротворчество, совместная охрана границ и (отчасти) военное присутствие. Таким образом, основной акцент был сделан на военно-политические методы.

Однако в целом позиции России в регионе ЦА достаточно быстро ослабевали. Узбекистан и Казахстан создали собственные военные и пограничные формирования, и Москва в тот период сохранила прямой контроль только над пограничными силами в Туркменистане и Кыргызстане.

Качественно иная ситуация сложилась в отношении Таджикистана. Разгоревшаяся в этой республике в 1992 г. гражданская война не оставила России выбора - в этот период практически невозможно было передать контроль над вооруженными формированиями бывшей Советской армии. Преследуя в Таджикистане двойную цель: стабилизация ситуации и защита российских интересов, Москва оказалась вовлеченной в разгоревшийся межтаджикский конфликт. В то время Россия избрала политику, которая может быть охарактеризована как поддержка таджикского правительства и сохранение миротворческой миссии в качестве внутрирегионального дела СНГ.

В рамках осуществления этой политики в сентябре 1992 г. президентом РФ был подписан указ о создании Пограничной группы ФПС России в Республике Таджикистан. Именно тогда российским руководством было принято решение о переходе пограничных войск, находящихся на территории Республики Таджикистан, под юрисдикцию России.

В 1992 г. Россия претендовала на исключительную роль в урегулировании конфликтов в регионе. К середине 90-х гг. акценты российской политики сместились в направлении признания необходимости более активного подключения международных организаций (ООН, ОБСЕ) к урегулированию конфликтов на постсоветском пространстве. Новым в миротворчестве России в Таджикистане также стало сотрудничество РФ с Ираном и Пакистаном.

В 1994 г. при активном участии российской стороны в Москве под эгидой ООН между правительством РТ и Объединенной таджикской оппозицией (ОТО) начались мирные переговоры. Однако первые раунды переговоров в Москве, а затем и в Тегеране результативными не были. Так, в Тегеране мирное Соглашение не было подписано, поскольку правительственная делегация не соглашалась на ряд условий, выдвинутых оппозицией, в частности - освободить политических заключенных. Не добившись политических результатов на переговорах, оппозиция развернула широкомасштабные боевые действия в Таджикистане, охватившие долину Тавильдары, Дарваз, некоторые районы Каратегина и Припянджья. Потерпев ряд неудач, и понеся ощутимые потери в живой силе и технике, правительство Таджикистана вынуждено было направить в Тегеран делегацию, которой теперь оставалось только согласиться с условиями оппозиции. В результате в октябре 1994 г. было подписано Соглашение о временном прекращении огня на таджикско-афганской границе и внутри страны.

октября в Исламабаде состоялось первое пленарное заседание третьего раунда межтаджикских переговоров. Разногласия сторон были велики, и лишь 1 ноября удалось подписать коммюнике о продлении на три месяца (до 6 февраля 1995 г.) Соглашения о временном прекращении огня и других враждебных действий на таджикско-афганской границе.

Надо отметить, что в тот момент Россия не выступала в полной мере как посредничающая третья сторона. Главный приоритет в политической линии в отношении Таджикистана отдавался поддержке Э. Рахмонова и его режима, что в последующем существенно сузило контакты с Объединенной таджикской оппозицией[41].

В течение 1995 г. военно-политическая обстановка не претерпела существенных положительных изменений: продолжались попытки проникновения на территорию республики из Афганистана отдельных групп боевиков и более крупных отрядов, обстрелы застав и пограничных постов с сопредельной территории и т.д. К концу 1995 г. ситуация в Таджикистане зашла в тупик. Переговорный процесс топтался на месте, а оппозиция начала военное наступление во внутренних районах Таджикистана. Лишь наличие достаточно мощной группировки российских войск (участие центральноазиатских стран в формировании КМС носило символический характер, основную тяжесть по созданию и содержанию КМС взяла на себя Россия) позволяло удерживать ситуацию.

В целом же российское присутствие в Центральной Азии на первом этапе фактически сохранилось, скорее, вопреки официальной политике и возможностям Москвы - главным образом из-за слабости таджикской политической элиты.

Экономические отношения с Центральной Азией в этот период для России не являлись приоритетными. В плане внешнеэкономической политики расчет был сделан на то, что существовавшие ранее тесные экономические связи между республиками, составлявшими части единого народно-хозяйственного комплекса, будут естественным образом стимулировать интеграцию. Однако в торгово-экономических отношениях к этому времени сложился бартерный характер внешнеэкономических сделок, что значительно ослабило интенсивность экономического взаимодействия. В это же время крупнейшие западные компании закрепились на центральноазиатском рынке, заметно уменьшив российское экономическое присутствие. Вместе с тем Россия продолжала проявлять заинтересованность в транспортировке энергоресурсов региона в выгодном ей направлении.

В целом же узкая направленность российских интересов существенным образом сказалась на общем уровне отношений России и стран Центральной Азии, интенсивность которых на этом этапе заметно снизилась. Политика России в Центральной Азии оставалась достаточно реактивной, без четких стратегических целей и была основана преимущественно на учете краткосрочных приоритетов.этап. Ко второй половине 90-х годов обозначились тенденции к пересмотру внешнеполитических ориентиров РФ. В этот период стали отмечаться определенные подвижки в сторону активизации российской политики в регионе, что, на наш взгляд, было обусловлено рядом факторов.

• Центральная Азия в геополитике США