Впервые к проблеме определения специфики политического мировоззрения великого поэта крупнейший пушкинист русского зарубежья М.Л. Гофман (1887-1959) обратился еще до отъезда в эмиграцию в специальной монографии, вышедшей в 1918 г. [1] Гофман начинает свою книгу со справедливого указания на то, что «в нашей литературе отсутствует строго установленный взгляд на политические убеждения Пушкина» (с. 2). В результате поэт объявлялся «то либералом чистейшей воды... то осторожным консерватором, порой оплотом консерватизма и чуть ли не реакции» (Там же).

Пытаясь изменить ситуацию, Гофман (в то время ведущий пушкинист-текстолог) избрал для разрешения проблемы именно текстологический подход. Справедливо видя в вольнолюбивой лирике поэта важнейший источник для изучения его общественных взглядов, Гофман впервые указал на то, что «многие так называемые «политические стихотворения» Пушкина представляют собой весьма сомнительный материал, так как, может быть, очень большая часть их не имеет ровно никакого отношения к Пушкину» (с. 5). В связи с этим ученый писал, что «биограф Пушкина, прежде чем приступать к изложению политических взглядов великого поэта, должен исследовать, насколько вески те основания, в силу которых то или иное стихотворение приписывается Пушкину» (Там же). Однако сам Гофман, конечно же, не мог, находясь на территории охваченной революцией Украины, реализовать на практике этот постулат. Упомянул же он об этом важнейшем принципе, на котором должна основываться всякая работа по изучению общественно-политических взглядов Пушкина, помимо всего прочего, и с той целью, чтобы обнародовать свою гипотезу о возможной принадлежности послания «К Чаадаеву» перу К. Ф. Рылеева (с. 43-47). Данное предположение (не встретившее поддержки в науке) [2] было той принципиальной новацией, за счет которой Гофман претендовал на право оспорить мнения тех своих предшественников, кто заявлял о политическом радикализме молодого Пушкина.

Говоря о формировании политического мировоззрения Пушкина в Лицее и в петербургский период (1817-1820), Гофман указывает: «Следует быть весьма и весьма осторожным, чтобы не преувеличить либерализма политического сознания Пушкина... Пушкин был либералом, но не был радикалом и, бичуя темные стороны “самовластья”, не призывал к ниспровержению этого “самовластья”. Трезвый по своей природе, Пушкин понимал, что русское общество находится в такой стадии политического развития, при которой невозможно насильственное коренное изменение существующего государственного строя, но необходимы изменения, реформы» (с. 39-40). Для доказательства умеренности пушкинского либерализма в петербургский период жизни поэта Гофман, в частности, использовал свою гипотезу о том, что авторство политически острого послания «К Чаадаеву» принадлежало Рылееву. Кроме того, Гофман проводит между политическими воззрениями молодого Пушкина и идеологией декабризма резкую грань, но признает тот факт, что, «не сливаясь с декабризмом, Пушкин в значительной мере был его певцом, его “Арионом”» (с. 14-16).

Важно отметить, что Гофман, отделяя Пушкина от декабристов, вовсе не склонен преуменьшать степень оппозиционности великого поэта, желавшего будто бы осуществления всех идеалов дворянских революционеров, но иными средствами: «Пушкин сочувствовал идеям декабристов, но считал, что еще не пришла “желанная пора” для действия, что восстание преждевременно, и не разделял взглядов декабристов на способ проведения высоких идей в жизнь...»(с. 20-21). Очевидно, что разработанная ученым схема эволюции общественно-политических взглядов Пушкина, подчеркивавшая цельность и относительную константность пушкинского политического мировоззрения, не отличается оригинальностью. Данная схема в общих чертах повторяет концепцию пушкинской политической эволюции, разработанную П. В. Анненковым в 1870-е гг. и принятую либеральным дореволюционным пушкиноведением.

Оказавшись в 1922 г. во Франции, Гофман не утратил интереса к изучению общественно-политических взглядов Пушкина. Так, уже в 1924 г. он опубликовал статью «Пушкин и декабристы», в которой лишь повторил сказанное им по данному поводу в вышерассмотренной монографии. Так, Гофман, с одной стороны, показал Пушкина верным другом декабристов, а с другой - заявил о том, что великий поэт, находясь по отношению к правительству в оппозиции, был противником революционного возмущения. В частности, Гофман пишет: «Не лицемерно, не из слабости духа, не стосковавшись в невольном уединении, а из-за благоразумия желал он “вполне искренно помириться с правительством”, из-за благоразумия, которое говорило ему, что в условиях русской действительности русская романтическая революция могла окончиться только крахом и повлечь за собой усиление деспотизма. Пушкин не изменился и не изменил своим былым вольнолюбивым взглядам, но, по природе своей консервативный и более склонный “к умозаключению, нежели к деятельности”, он считал вредным и безумным высказывать свои взгляды, ибо, как он говорил впоследствии, “плетью обуха не перешибешь”» (Там же). Итак, мы видим, что и в эмиграции Гофман остался на позициях либерально-демократической пушкинистики, склонной трактовать великого поэта, с одной стороны, как консерватора, а с другой - как верного друга декабристов.

В 1931 г. Гофман опубликовал биографию Пушкина на французском языке. Это не означало, что адресатом ее должны были стать только французы, ведь французский был также языком русской диаспоры во Франции, крупнейшей и наиболее влиятельной в мире. Отсюда понятно, какая лежала на Гофмане ответственность. С одной стороны, он должен был открыть Пушкина французскому читателю, а с другой стороны, вступить в конкурентную борьбу с целым рядом русских биографов великого поэта в эмиграции, таких, например, как П. Н. Милюков и А. В. Тыркова-Вильямс.

Итак, что же получилось в итоге у Гофмана? Солидный том, дающий связное и достаточно точное изложение жизни великого поэта в политическом, творческом и интимно-психологическом аспектах. Между тем критики этой книги и в русском зарубежье и в Советском Союзе предъявили к ней достаточно много претензий. Так, эмигрант В. Ф. Ходасевич оценил эту биографию как исключительно «фактическую» и увидел в ней только «тень» великого поэта: «Жизнеописание, изложенное М. Гофманом, не содержит именно самого Пушкина. Сам Пушкин из книги М. Гофмана как бы улетучился, ушел, как вода сквозь пальцы. Осталась лишь длинная цепь сказуемых без подлежащего, груда фактов и эпизодов, пусть достоверных, но мертвых, не оживленных личностью героя. М. Гофман порою высказывает известную оценку этих эпизодов, известные на них взгляды - и не редко приходится с ним соглашаться. Но как в биографии, им написанной, нет личности Пушкина, “так и сумма разрозненных "взглядов"” на отдельные эпизоды не образует цельного понимания жизненной трагедии Пушкина» [4].

Советский пушкинист Д. Д. Благой вторит Ходасевичу, находя в книге Гофмана и иные огрехи: «Книга его явно разочаровывает. Это. чисто фактическая биография без всякой попытки к какому бы то ни было осмыслению жизни и деятельности Пушкина как великого культурно-исторического явления. Правда, она свежее других, но объясняется это только более поздним временем ее выхода (так, автор получил возможность ввести в свое изложение новое толкование “диплома”, полученного Пушкиным перед дуэлью, данное Рейнботом - Щеголевым, и т. д.). Мало того: сделана она с недопустимой и явной поспешностью. Только этим можно объяснить наличие в ней ряда грубейших промахов и ошибок (автор путает, например, Михаила Орлова с Алексеем Орловым, утверждая о последнем, что он “был известен своими либеральными взглядами” (с. 62); заявляет, что “дней Александровых прекрасное начало” открылось речью о конституции в Варшавском сейме (с. 68), на самом деле произнесенной в 1818 г.; уверяет, что строфа пушкинской “Вольности”, начинающаяся словами “Самовластительный злодей...”, относится к Людовику XVI (!) (с. 66-67)» [5]. Благой при этом отказывает книге Гофмана и в концептуальности, не видя в ней никакой руководящей идеи.

Кроме того, Благой, Ходасевич и писатель-эмигрант М. А. Алданов, который также выступил рецензентом книги, отметили стремление Гофмана избегать «спорных вопросов пушкинской биографии» [6], что не могло не обесценить труд ученого для взыскательного и подготовленного читателя.

Нас в книге Гофмана интересовала прежде всего политическая составляющая пушкинской биографии. Надо сказать, что, выстраивая свой труд в соответствии с классической периодизацией, разработанной еще П. В. Анненковым, Гофман в отличие от советских биографов поэта не делает рассказ о становлении политического мировоззрения Пушкина сюжетообразующим фактором книги. Так же, как и в своей специальной работе об общественно-политических взглядах Пушкина, Гофман здесь акцентирует внимание на том, что стройной и последовательной политической доктрины у Пушкина никогда не было, притом, что его общественные взгляды в течение всей жизни сохраняли относительную константность. Разница между советской монографией Гофмана о политическом мировоззрении Пушкина и новой его работой заключается в том, что автор ориентируется на иностранного читателя, незнакомого с тонкостями русской политической истории. В силу этого Гофману приходится делать ненужные для русской аудитории пояснения и упрощать концепцию политического развития поэта.

Приведем пример. Рассказывая о причинах непринятия «поэта декабристов» [7] в тайное общество, Гофман помимо соображений И. И. Пущина на этот счет высказывает и свое мнение: «Poustchine aurait pu ajouter une autre raison: malgre le liberalisme et le radicalisme meme de ses opinions politiques, Pouchkine etait un conservateur et un partisan de l’autocratisme» (p. 71-72). Такого упрощения пушкинской политической платформы Гофман в своих прежних работах не допускал и, объявляя Пушкина «консерватором и сторонником самодержавия», конечно, преследовал цель быть ясно понятым французской аудиторией, хотя бы и в ущерб исторической точности. Таким образом, только начав рассказ о специфике общественно-политических взглядов поэта, Гофман сразу определил их как консервативные, исключая тем самым для себя возможность изображения их эволюции. Возможно также, что Гофман характеризовал Пушкина как консерватора, стремясь угодить антиреволюционным настроениям большинства русских эмигрантов.

Итак, Гофман в статьях 1920-х гг. и в монографии 1931 г. трактует Пушкина как консерватора и в этом отношении отходит от прежней, высказанной им еще в России, точки зрения, согласно которой поэт являл собой пример помудревшего «либералиста», не отказавшегося от своих вольнолюбивых мечтаний, но как бы отложившего их до лучших времен. Данное упрощение хорошо разработанной прежде концепции не означало, что исследователь вовсе утратил интерес к важнейшей в пушкинистике тех лет проблеме политического мировоззрения поэта. Напротив, Гофман в созданном им биографическом труде дополнил свою трактовку общественно-политических взглядов Пушкина анализом отношений поэта к Радищеву и учел новаторскую гипотезу Рейнбота - Щеголева, когда писал о взаимоотношениях поэта и царя. Эти новации нуждаются в рассмотрении.

Хотя Гофман, рассказывая об отношении Пушкина к личности Радищева и его трудам, ни разу не ссылается на книгу П. Н. Сакулина «Пушкин и Радищев» (М., 1920), очевидно, что с монографией этой он познакомился и использовал выводы советского ученого в своей работе. По мнению Гофмана, Пушкин был политическим оппонентом Радищева, что исследователь доказывает, обильно цитируя самого Пушкина, - статьи «Александр Радищев» и «Мысли на дороге», а также «Капитанскую дочку» (p. 280-282). Пропасти, однако, между воззрениями Радищева и Пушкина Гофман не видит. Если отношение к «русскому бунту» у них было совершенно противоположным, то, например, анализ их отношения к крепостному праву позволяет найти некоторые точки соприкосновения. Гофман указывает на то обстоятельство, что Пушкин, хотя и возражает Радищеву как обличителю крепостничества, но все же признает, что «крепостничество и его злоупотребления - большое зло» («le servage et ses abus sont un grand mal») (p. 280).

Гораздо самостоятельнее выглядит изучение Гофманом проблемы взаимоотношений поэта и царя в преддуэльный период. Впервые к изучению последней дуэли Пушкина Гофман обратился, находясь в эмиграции, в 1925 г. в статье «Еще о смерти Пушкина». Это исследование было продолжено в биографическом труде «Pouchkine» с учетом гипотезы, предложенной в 1927 г. в СССР П. Е. Рейнботом и П. Е. Щеголевым. Гофман согласился с тем, что пасквиль, адресованный Пушкину как рогоносцу, намекал на царя. Однако если советские ученые делали из этого факта вывод, что Николай I являлся главным и в принципе неустранимым врагом поэта, то Гофман полагал иначе. С его точки зрения, Пушкин и царь оба в равной мере были жертвами заговора, во главе которого стояли Геккерены (p. 324). Для Гофмана это соображение было принципиально важно именно в том отношении, что оно определенным образом характеризовало политические взгляды поэта в последние годы жизни. Пушкин в этой системе рассуждений выглядел не врагом, а другом монарха, действительно желавшим полного перехода на сторону правительства. Необходимо отметить, что более подробно весь этот материал был рассмотрен Гофманом в большой статье «Невеста и жена Пушкина» (1936) [8].

Оценивая в целом характер разработки Гофманом проблемы пушкинского политического мировоззрения в анализируемой книге, можно сказать следующее. По мнению Гофмана, великий поэт, будучи внутренне свободным человеком, после восстания декабристов, но еще до встречи с царем в Кремле в сентябре 1826 г., перешел на консервативные позиции и оставался на них до конца жизни. Однако специфика книги не позволила ученому высказаться с достаточной определенностью. Видимо, этот недостаток данной работы имели в виду ее рецензенты, когда заявляли о ее неконцептуальном характере. Добавим к этому, что аналогичное мнение об отсутствии концепции в данной биографии высказал и видный литературовед русского зарубежья А. Л. Бем [9]. Заметим еще, что книга Гофмана была как бы не замечена в русском зарубежье: ссылок на нее мы не нашли ни у одного из русских эмигрантов, писавших в 1930-е гг. о Пушкине. Да и всего лишь две развернутые рецензии (Алданова и Ходасевича) на книгу крупнейшего пушкиниста эмиграции говорят о явном невнимании к ней.

Разбор работ Гофмана, написанных в эмиграции и посвященных изучению политической биографии Пушкина, нам хотелось бы завершить, сказав несколько слов о статье «Пушкин-“революционер”», написанной к 120-летию со дня смерти великого поэта [10]. Спустя 40 лет после выхода книги «Пушкин. Его общественно-политические взгляды и настроения» (1918) Гофман вновь обратился к монографическому рассмотрению этой важной проблемы. Сам ученый объяснил выход своей работы тем, что его категорически не устраивал характер изучения Пушкина в СССР как «ярого революционера» и «чуть ли не коммуниста» [11]. Однако для появления в свет данной заметки могли быть и другие причины. Рискнем предположить, что Гофман сам ощущал невнятность своего биографического труда в аспекте изучения пушкинского политического мировоззрения и решил внести в рассмотрение этого вопроса необходимую ясность.

С предельным лаконизмом уже в начале публикации Гофман формулирует свою позицию по поводу проблемы политического мировоззрения поэта: «Вот два положения, которые я всю жизнь утверждал и доказывал: во-первых, что Пушкин был свободолюбивейшим поэтом и выше всего в жизни ставил свободу, во-вторых, что он никогда ни в один момент своей жизни не был революционером и не проповедовал революции» [12]. Затем ученый предлагает соответствующую аргументацию, доказывая справедливость своих суждений. Заметим, однако, что аргументация эта оригинальностью и новизной не отличается. Гофман приводит стандартный набор цитат из стихотворений «Вольность», «Деревня», «Из Пиндемонти», а также из «Капитанской дочки». В целом можно сказать, что взгляд Гофмана на характер политического мировоззрения Пушкина за четыре десятилетия не претерпел качественных изменений и, возможно, в силу этого обстоятельства труды исследователя по данному вопросу, написанные в эмигрантский период, казались устаревшими и не привлекали к себе внимания пушкинистов.

Примечания

гофман пушкин политический мировоззрение

1.   Гофман М. Л. Пушкин. Его общественно-политические взгляды и настроения. Чернигов, 1918. Далее ссылки на это издание даны в тексте с указанием страницы.

2.      Гроссман Л. П. Пушкин или Рылеев? // Недра. 1925. Кн. 6. С. 210-229.

3.   Гофман М. Л. Пушкин и декабристы // Последние новости. 1924. №1435. 28 дек. С. 2. Далее ссылки в тексте.

4.   Ходасевич В. Ф. Книга М. Гофмана // Возрождение. 1931. 9 июля. №2228. С. 4.

5.      Благой Д. Д. Проблемы построения научной биографии Пушкина // Литературное наследство. М.; Л., 1934. Т. 16-18. С. 263.

.        Благой Д. Д. Указ. соч. С. 263; Ходасевич В. Ф. Указ. соч. С. 3; Алданов М. А. M. Hofmann. Pouchkine // Современные Записки. 1932. №XLVIII. С. 478.

7.   Hofmann M. Pouchkine. Paris. 1931. P. 71. Далее ссылки в тексте.

8.   Гофман М. Л. Невеста и жена Пушкина // Письма Пушкина к Н. Н. Гончаровой. Париж, 1936. С. 119-125.

9.   Бем А. Л. Письма о литературе. Прага, 1996. С. 300.

10.  Гофман М. Л. Пушкин-«революционер» // Возрождение. 1957. №61. С. 139-142.

11.  Там же. С. 139.

12.  Там же.

• Анализ проблемы искусства и художника на примере Гофмана "Житейские воззрения кота Мурра…"
• Тема двоемирия в творчестве Гофмана на примере анализа сказок
• "Двоемирие" Гофмана
• «Щелкунчик и Мышиный король» Э.Т. Гофмана
• Фантастика в творчестве Гоголя и Гофмана